Black Bvlgari: ни дна, ни покрышки

Еще один черный парфюм в моей коллекции - Black Bvlgari, появившийся на свет в 1998 году и уже, судя по всему, снятый с производства. Однако в интернетах возможностей его купить - море. Рискну предположить, что широким народным массам он не зашел. И это неудивительно - Black был попыткой (возможно, неосознанной) люксового бренда зайти на нишевую территорию и сделать аромат "не для всех".

   

Black позиционировали как унисекс, что для люксового бренда, если его создателя зовут не Кельвин Кляйн и не Рэй Кавакубо, уже необычно. С одной стороны, он вписывался в минималистичную стилистику самого конца тысячелетия. Но с другой... в том же 1998 году вышли, например, звонкий Happy Clinique и белоснежно-нежный Noa Cacharel, а еще - Odeur 53 Comme Des Garcons, и вот он-то действительно поставил с ног на голову все привычные представления о парфюмерии. Black тоже мог бы, но ему чего-то не хватило. Возможно, позиционирования. Или чуть больше бескомпромиссности - все задатки у него были.

Чаще всего в отзывах на Black можно прочитать про шины, покрышки и прочий автопром - и даже флакон с резиновым ободком это впечатление подчеркивает. Это базовый кожаный аккорд, который может раскрыться то винилом, то резиной, то кожзамом - особенности то ли кожи, то ли восприятия. И в этом месте Black неожиданно оказывается в одной лиге с Shalimar, в котором тоже с регулярностью слышат покрышки.

Собственно, Black - это проникновение со взломом на территорию "Шалимара" через заднюю дверь. Здесь тоже есть контрапункт жесткой кожи и вкрадчивой ванили, здесь амбра сладка, как грех, а мерцающая сквозь черную вуаль роза делает вид, что она, как покой, нам только снится. Но в "Шалимаре" эту псевдовосточную туманную грезу взрезает острый клинок цитрусового аккорда - и разом примиряет все противоречия, нанизывает их на себя, собирает в единое целое.

(Я люблю "Шалимар" и обязательно когда-нибудь напишу побольше о своей любви.)

Black действует иначе. Это голограмма, трехмерная структура, в которой нет и не может быть единства, и под каждым углом открывается новая картина. Здесь в глубине черной виниловой ночи действительно скрывается карамельно-ванильная роза, но они не воюют друг с другом, они просто существуют в параллельных мирах. Проблема в том, что носителю оба мира достаются одновременно. Не все могут это пережить без ущерба для восприятия.

Black - это аромат-киберпанк, футуристический нуар "Бегущего по лезвию". Голографическая реклама на фоне бездонной ночи, неудобные виниловые наряды и сгоревшая от перенапряжения изоляция оптических кабелей, несуществующие синтетические женщины из грез уставших мужчин (и наоборот). Цифровая греза, у которой не может быть счастливого финала. И ночь скрывает все следы.

Your lips may be sweet
Such that I can't compete
But your heart is as black as night

Black Orchid Tom Ford: нарушение Маскарада

К фордовской "Черной орхидее" у парфманьяка и у среднего парфпользователя всегда Отношение. Равнодушным не уходит никто. Либо любовь, либо ненависть. Либо "ах", либо "фу". Когда Том Форд, со свойственной ему кошачьей самовлюбленностью, при выходе аромата в свет заявил, что видит его новой классикой - над ним, конечно, похихикали (в частности, самый влиятельный в мире парфюмерный критик Лука Турин), но прав в итоге оказался Форд: у ЧО уже набралась целая вереница клонов, подражателей и "что-то в духе", в парфюмерном мире никак не стихнет волна "черных ароматов" (нечто со словом Black, Dark или Noir есть на стеллаже любого бренда), а сам аромат вот уже 12 лет перевыпускается, обрастает фланкерами и лимитками, и в целом отлично себя чувствует.

мое фото

"Черная орхидея" интересна тем, что сконструирована на грани общедоступного гламурного люкса и чужие-здесь-не-ходят-ниши. Она настолько "не такая, жду трамвая", что просто обязана была стать объектом желания сотен тысяч "не таких". Допускаю, что многие из них плачут, колются, но не могут оторваться от этого кактуса - сначала модного, теперь уже классического. Я сама иногда колюсь и думаю, не избавиться ли мне от этого цветочка. Но нет.

На самом деле, конечно, с этого стоило начать: черной орхидеи не существует. Ни цветка (встречаются только темно-бордовые и лиловые экземпляры), ни воспроизведения в парфюмерии - никаких масел, экстрактов, абсолю и прочая из орхидей никогда не делали. Да и черт его знает, как они пахнут, эти орхидеи - на самом деле они пахнут травой, но любим мы их не за это, а потому что красивые.

Если в "Черной орхидее" и просматривается какой-то цветок, то это гардения. Сложный аромат сам по себе, с травянисто-зелеными и "грибными" оттенками, мало чем напоминающий томную сливочность классических белоцветочных ароматов. В аромате Форда эта сырая грибница выкручена по звучанию почти на максимум, накрыта влажной зеленью сверху и поддержана холодными ментоловыми пачулями и острыми специями в базе. 

От Эроса до Танатоса - два раза упасть и не подняться. Замаринованная в имбире и перце, забальзамированная в пахучих смолах и крепко посоленная сверху орхидогардения забывает о том, что назначение цветов - соблазнять и напоминать о продолжении рода. Она вспоминает землю, из которой вышла и в которую возвращается. Это темная сторона не только и не столько орхидеи - это темная сторона любого цветочного аромата в принципе. Цветы недолговечны. Смерть неизбежна.

"Черная орхидея" - это аромат про нарушение Маскарада. "Вампиров не существует? Ну извините!"

Темная и стремная сторона гламура - основа эстетики Тома Форда, некогда сделавшего себе имя на агрессивно сексуальных рекламных кампаниях Gucci и YSL, а потом продолжившего эту же порнографическую тему в рекламе собственного бренда. Основан он, кстати, был в 2006-м - тогда же и вышла Black Orchid.

Когда Форда обвиняют в объективации женщин, он невозмутимо отвечает, что с удовольствием объективирует и мужчин тоже (реклама аромата M7 Yves Saint Laurent, пожалуйста, не стоит благодарности). На самом деле в его рекламе тела - и мужские, и женские - объективированы до уровня неодушевленного предмета, это гладкие блестящие вещи, мало чем отличающиеся от сумочек или флаконов с парфюмерией, которые валяются где-то рядом с ними. Это идеальный неживой мир, вечный и прекрасный, не подверженный тлению и энтропии. Квинтэссенция его - знаменитый рекламный плакат Opium, тоже придуманный Томом Фордом. Иначе как "мертвая женщина", его героиню не назовешь.

В рекламе ЧО героиня тоже томно валяется с остановившимся взором - что заставляет переживать по поводу ее присутствия по эту сторону жизни и смерти. На этой же грани застыл и аромат, слишком странный для классики, неживой-немертвый, гламурная киса Шредингера. Как его не любить, я прямо не знаю. 

Just remember that death is not the end...

Archives 69 Etat Libre d`Orange: откуда у вас такие картинки?

Французский бренд Etat Libre d`Orange ("Свободная оранжевая республика") - один из моих любимых. Они делают - и продают - парфюмерию как современное искусство, исповедуя близкую мне философию "парфюм - это выражение образа и настроения" и украшая флаконы двусмысленными эссе и откровенными картинками. Собственно, весь ELDO ранее был сплошным издевательством над тезисом sex sells - любимой подачей парфюмерного рынка, продающего "секс во флаконе". Запас эпатажа у Этьена де Свардта, основателя бренда (мне, кстати, приходилось брать у него интервью), видимо, был конечен, а вот запаса остроумия хватило бы на десяток брендов.

Archives 69 - это, по-моему, тот самый аромат, с которого все началось. Он ознаменовал переход бренда от рискованных и сложных в подаче и ношении ароматов к почти конвенциональным, классическим, где-то даже массовым - но все равно с остроумной глубокомысленной подачей, ехидно подстебывающей масс-маркетную рекламу парфюмерии (или наоборот, демонстративно поворачивающейся к потребителю спиной, в духе Лютенса). И делала его очень конвенциональная дама - Кристин Нажель, в послужном списке которой можно найти, скажем, Si Armani, Galop и Twilly Hermes, Miss Dior Cherie и прочие хиты брокарда.

Собственно, веселье начинается уже с названия. 69 - это не сексуальный намек, это просто адрес бутика бренда в Париже: рю де Архив, 69. Рекламный постер со слоганом "Иллюзия секса" явно призван добавлять еще больше неразберихи. Да и на официальном сайте пишут про "приглашение к удовольствию" и "оду соблазнению".

Решить этот ребус непросто, и сама аромат тут мало чем помогает: если тестировать его вслепую, сексуальные коннотации тут появятся в последнюю очередь. Причем по времени - тоже в последнюю: именно в базе со дна всплывает мягкий мускус с солено-пряной ноткой пачули, и это даже похоже на секс.

А с самого начала это строгий гендерно-нейтральный аромат дымного ладана с пряностями, из сонма которых стремительно выезжает на первый план Его Высочество Розовый Перец. Все мы знаем розовый перец. Без него еще лет 5-10 назад, до эпохи сахарной ваты, не обходился практически ни один люксовый аромат. Так он и остался с тех пор - нотой стервозного гламура, которая, тем не менее, способна сделать "цепляющей за нос" любую, самую простецкую композицию.

Вся эта ладанно-перечно-древесная компания на поверку оказывается эталоном "теплого" унисекса из палаты мер и весов, и вот тут можно приблизиться к разгадке тайны названия, а заодно - цитаты из Бориса Виана с официального сайта: "Les deux sexes ne peuvent être réunis en une seule personne" ("Два пола не смогут слиться в одну личность", как-то так). Еще как могут, если они - андрогин изначально.

Это не про секс, это про пустую утреннюю постель, в которой поди еще разберись, что происходило ночью, кто с кем и зачем. Это ускользающий сон, оставивший пряное послевкусие. Это встреча в темной комнате - с кем-то незнакомым и волнующим. Возможно, с собой.

Orlando Jardins d’Ecrivains: как войти в историю

Бренд Jardins d’Ecrivains - еще одна история с концепцией. "Сады писателей" - это, как нетрудно догадаться, линейка ароматов про писателей, точнее, про их героев, а если еще точнее - про процесс рассказывания истории, создания героя из подручного материала, будь то слова или ароматические вещества, сплетающиеся в парфюмерную композицию. У француженки Анаис Бигин, создателя и парфюмера бренда, таких концепций несколько, для каждого - своя линейка, как своя лужайка, на которой она может резвиться по своим, заранее заданным правилам.

Итак, писатели и герои. "Орландо" назван в честь романа Вирджинии Вулф, который я - так случилось - дочитала в тот же день, когда под руку подвернулся этот аромат. В одноименном фильме снималась Тильда Суинтон - самая андрогинная актриса современности.

Вулф - одна из моих любимых писателей, из тех, кто видит огромный мир так же, как и я, и находит нужные слова, чтобы рассказать об этом. А "Орландо" - это фантастическая история о бессмертном существе, рожденном в елизаветинскую эпоху мужчиной, чтобы в XVIII веке стать женщиной и пробыть ею до эпохи эдвардианской - до времен самой Вирджинии Вулф. Писательнице оставалось недолго - она не пережила Первую мировую - а вот ее герой, точнее, уже героиня, должна где-то бродить миром и по сей день, подобно Вечному Жиду.

Но лорд / леди Орландо - не просто фантастический персонаж. Это метафора человека как непостижимого существа, вбирающего в себя все миры и все эпохи (и, разумеется, он по определению андрогин), несущего в себе тысячи разных героев, тысячи историй, существующего в настоящем мгновении и по этой причине живущему вечно. Культурный багаж, равно как и наше воображение, по Вулф, не отяжеляют нас - они расширяют бездну, которая и без того живет и пульсирует у нас внутри. Человек есть Вселенная - этот краеугольный камень модернизма расписан Вирджинией Вулф со всех сторон, с любовью и нежной иронией.

 

Когда я вдыхаю Orlando, то теперь, после романа, я думаю о родовом замке героя/героини, в которой он/она неизменно возвращается из странствий. Крепкий замес бальзамических лекарственных нот и "зеленых" пачулей, сдобренный пряностями - в основном все той же гвоздикой (везет мне на нее этой зимой) - и сглаженный древесными нотами, пахнет как внутренности старого шкафа с мехами-шелками-бархатами ушедших эпох, как полированный паркет бальной залы, как сглаженные сотнями рук полированные перила изящной винтовой лестницы. Буфет, в глубине которого спрятана запыленная бутылка неправдоподобно старого хереса. И чем дольше носить этот сбивающий с ног крепкий аромат, тем мягче он становится, превращаясь в базе в нежную мускусную пудру - вот только все с тем же пыльным, лекарственным оттенком старины.

С ее появлением комнаты веселели, – встрепенувшись, открывали глаза, будто в ее отсутствие скучно дремали. И хоть она их видела сотни и тысячи раз, они никогда не повторялись: за долгие годы в них скопилась тьма всяких настроений, вот они и менялись зимою и летом, в вёдро и в дождь, в зависимости от ее неудач и удач, от характеров ее гостей. Чужих они всегда встречали учтиво, разве чуть-чуть устало. С нею им всегда весело. А как же иначе? Знакомы вот уже почти четыреста лет. И нечего друг от друга скрывать. Она все-все про них знает, все радости и печали. Знает возраст каждой комнаты, ее маленькие секреты – дверцу, полочку, шкафчик, недочет какой-нибудь, – скажем, что-то меняли, чинили, достраивали. Они ее тоже знают во всех ипостасях. Она от них ничего никогда не скрывала. Являлась к ним мальчиком, мужчиной – в радости и слезах. Здесь, на этом подоконнике, были написаны первые строки; в этой часовне ее венчали. Здесь и похоронят, думала она, забравшись с коленками на подоконник в длинной галерее и потягивая испанское вино. Ужасно трудно себе представить, но ведь такой же точно желтой зыбью прольется на пол с витража геральдический леопард в тот день, когда ее тело положат в склепе меж предков. Она, ни на йоту не верящая ни в какое бессмертие, чувствует все равно, что душа ее будет вечно бродить вот по этим красным панелям, по этим зеленым диванам. А комната – она забрела в опочивальню посла – сияла, как раковина, века пролежавшая на дне морском и в миллионы разных цветов выкрашенная водою: розовая и желтая, зеленая и песочная. Хрупкая, как раковина, она была и – пустая. Никакой посол больше не придет сюда спать. Ах, но она же знает, где все еще бьется сердце дома. Тихо отворив дверь, затаясь на пороге так, чтобы комната ее не заметила, она смотрела, как колышутся и опадают шпалеры от неугомонного, вечного ветерка. Все скачет и скачет охотник; все убегает Дафна. Все бьется это сердце, слабое, замирающее, – хрупкое, неукротимое сердце огромного дома.

Это аромат ушедших веков, который не пытается играть в историческую реконструкцию, а прямо вот честно выдает все эти самые века, какими они стали сейчас, со всеми культурными слоями и дополнительными оттенками смыслов. Он тяжел, потому что история - вообще нелегкая штука. Но если им заслушаться, то можно и не заметить, как одно столетие сменяется другим - как в фильме, когда героиня вбегает в лабиринт из эпохи рококо, а выбегает - в середину XIX столетия...